Андрей Цобдаев – один из известных людей на Северном Кавказе. Журналист-исследователь, возвративший в родные семьи сотни уроженцев Калмыкии, Дагестана, Кабардино-Балкарии, Чеченской Республики и других республик и областей, которые многие годы считались без вести пропавшими на фронтах Великой Отечественной войны и умерли в лагерях военнопленных на территории западных государств, а также других регионов, где Советский Союз и Россия участвовали в вооруженных конфликтах. Его считают за честь пригласить к себе в дом генералы, министры, главы администраций сел и городов Кавказа.

Андрей Борисович родился 29 марта 1963 года в поселке Шамбай Астраханской области. В 1990 году окончил филологический факультет Калмыцкого государственного университета. Работал учителем, директором школы. Печатается во многих центральных и региональных периодических изданиях. Женат, воспитывает двоих сыновей и дочь. Награжден премией Артема Боровика «Честь. Мужество. Мастерство» за лучшие журналистские расследования (2005 год) и Почетной грамотой министерства по делам национальностей Республики Дагестан. Проживает в городе Элисте.

Судьба военнопленного. Часть I. «Я останусь без вести пропавшим...»

– Работая уже не первый год над поиском без вести пропавших, я неожиданно для себя услышал эту поистине фантастическую историю от моего друга-корреспондента газеты одного из военных округов министерства обороны Российской Федерации. Сам друг не только узнал ее из первых уст, но и лично оказался причастным к судьбе героя этой истории. Вот что поведал мне военкор:

«В начале перестройки, в 1987 году, когда только началось потепление отношений между Востоком и Западом, свидетельствовавшее об окончании холодной войны, и прежде враждовавшие страны начали направлять друг другу различные делегации по обмену опытом, мне выпала удача или чудо – в составе делегации военнослужащих оказаться в США. Более того, впервые увидеть представителей американской армии на ее собственной территории – об этом я даже не мечтал!

В США нас встречал и сопровождал облаченный в форму полковник – высокий, стройный, подтянутый. И он говорил по-русски не только чисто, но и литературно правильно. Говорил как россиянин, точнее сказать, как уроженец одной из южнорусских областей. «Не бывал ли он в России в качестве разведчика? – мелькнуло у меня в голове, а вслух я спросил: «Где Вы научились русскому языку?». «В своей семье, – просто ответил мне полковник. – Моя мать – дочь эмигранта первой волны, кубанская казачка. А отец – эмигрант второй волны, послевоенной. Дома мы разговариваем и по-русски, и по-английски. Кроме того, я профессионально изучал русский язык в военной академии».

Полковник пригласил меня побывать у него дома, в штате Нью-Джерси. Позднее я узнал, что именно в штате Нью-Джерси селились эмигранты той самой второй волны. А также понял и причину настойчивого и искреннего гостеприимства полковника. Он уверял меня, что его отец будет очень рад встретить человека из его бывшей страны. Потому что многое хотел он поведать о своей молодости, о многом хотел расспросить.

Тогда я еще не догадывался, о чем болела душа старика-фронтовика. Признаться, это был мой первый визит к участнику Великой Отечественной войны, оказавшемуся вдали от родины. Хотя мне, конечно, было известно о большом числе эмигрантов второй волны, но они оставались наиболее таинственной, информационно закрытой для нас прослойкой русской, вернее, советской эмиграции. Всё, что с ними случилось, не подлежало обсуждению в советской печати или оценивалось однозначно отрицательно. Так что в гости я шел с немалым грузом сомнений.

На пороге дома красивый седовласый старик с волевым лицом и прямой осанкой протянул руку и приветливо сказал: «Салам». Видя мою растерянность, добавил: «Не удивляйся, сынок, я из Дагестана. Прошу в дом, к столу!». Виски он разлил по сто граммов. Выпив «фронтовые», мы почувствовали оба, что разговор будет открытым, даже если получится тяжелым, трагичным.

С волнением слушал я, как он говорил о Кавказе, о своих горах, о семье, в которой, кроме него, было еще два брата и сестренка Патимат. Ей исполнилось всего пять лет, когда братья ушли на войну. Старик так и не ведает до сих пор, живы ли братья, что стало с сестрой, какую жизнь прожила его невеста. Любимую девушку накануне призыва и отправки на фронт он отвел в ее родной аул, в родительский дом. Не стал ее связывать возможной вдовьей долей.

«Что стало с ними всеми?» – горячо спрашивал он, скорее, себя, чем налагал своим вопросом на мою душу ответственность за неведомые мне судьбы. И чем дальше рассказывал, тем ближе становились мне жизни чужих людей, тех, кто был моим соотечественником. И тем сильнее, почти против моей воли, увлекала меня полная испытаний жизнь старика.

На фронт он ушел в 41-ом. Первое боевое крещение – на Украине, под Белой Церковью. Дважды раненный, был награжден медалью «За отвагу», орденом Красной Звезды. В августе 42-го попал в плен под Харьковом. Бежал с группой солдат. И снова воевал. В боях дослужился до звания старшего лейтенанта. Как боевой офицер был принят в партию. В Курской битве, в 43-ом, командовал ротой. «Ранило меня в плечо, потерял сознание. Когда очнулся – кругом немцы. Понял, что снова в плену и что смерть неминуема». Шло кровопролитное сражение на знаменитой «дуге». Гибли люди, сотнями попадали в плен и наши, и немцы. Но если мы щадили сдавшихся, то приказ немцев расстреливать офицеров-коммунистов действовал неукоснительно.

Их было десять воинов. Немецкий офицер, поставивший пленников «к стенке» – лицом к обгоревшему дереву, мог говорить и понимать по-русски. Это и подсказало нашему герою мысль обратиться к нему с последней просьбой – помолиться Аллаху. Немец был поражен: «Ведь ты же офицер. Наверняка коммунист!». «Я рожден в вере Аллаха, а потом уже все остальное!». Наш герой встал на колени и совершил намаз. Вероятно, фашистский офицер был глубоко верующим человеком, способным уважать чужие религиозные чувства, чужую веру. Или же его руку остановила смелость, неподдельное бесстрашие юного мусульманина? Как бы то ни было, как ни сложно объяснить поступок немца, но молитвой своей наш герой спас от расстрела и себя, и своих товарищей. Всех их отправили в Германию в концлагерь.

Пленные – это неизбежная часть любой войны. Попытка отменить горькое «право на плен» ни к чему доброму не привела. Во вторую мировую в германский плен попали миллионы красноармейцев. Кто называет пять миллионов, кто больше – точную цифру установить так и не смогли. Кстати, в нашем плену солдат фашистской армии - людей разных стран, разных национальностей – по подсчетам оказалось три миллиона сто пятьдесят пять тысяч. Громадная была разница между содержанием германских пленных у нас и красноармейцев в гитлеровских концлагерях. Немецких пленных умышленно не уничтожали, пленных же красноармейцев уничтожали безжалостно, морили к тому же нечеловеческим голодом. Как известно, на советских военнопленных не распространялась помощь и защита Красного Креста. Обо всем этом написана тьма воспоминаний, художественных произведений.

Но это происходило после войны, а молодой парень с Кавказа – что он мог знать о политике, о законах военного времени? Только то, что испытал сам. Там, в 45-ом, за день до освобождения узников концлагеря американскими войсками, произошло восстание, в ходе которого наш храбрец опять был ранен. Его в числе шестерых, тоже раненых участников восстания поместили в американский военный госпиталь. В этом же госпитале лежали и раненые немцы. Там у нашего героя произошла неожиданная встреча. Жизнь удивительным образом еще раз свела его с тем немецким офицером, что некогда помиловал его. Как тот оказался в американском военном госпитале, какую функцию выполнял, какую игру вел в послевоенной смуте? Юный горец об этом так и не узнал, хотя сразу почувствовал себя под его молчаливым покровительством. Может быть, его спасенная жизнь служила немцу оправданием, и потому молодой советский офицер оказался у американцев на особом положении. В госпитале он был защищен от страшных событий, разыгравшихся во внешнем мире.

Из окна госпиталя он наблюдал сцены насильственного возвращения советских солдат на родину – выдачу их союзными войсками. Он видел, как свои же расстреливали пленных советских офицеров, как гнали солдат в закрытые теплушки для скота. История второй мировой хранит эти страшные страницы, помнит случаи многочисленных массовых вывозов. Точнее их можно было бы назвать угонами воинов Красной Армии обратно в СССР. Что ждало их дома? Фильтрационные лагеря, приговоры по 58-й статье – измена Родине, каторжные работы на шахтах, в рудниках? Европе это было безразлично. Ей не были нужны и желанны те, кто спас Европу от фашизма.

Наш герой уже столько повидал, столько понял. Многое пояснял ему и бывший немецкий офицер. «Ты хочешь такое? – однажды прямо спросил он. – А ведь есть возможность остаться в Европе». И впрямь их однажды выстроили и разрешили выказать собственное желание. Наш герой оказался перед выбором, как и некоторые другие узники немецких концлагерей. Они были молоды, хотели жить. Молодой горец знал, что своей семье, о которой он не имел никаких известий с начала войны, он никак не мог повредить – из списков военнопленных его вычеркнули, в своей стране объявили пропавшим без вести. И он решил остаться. В Америке женился на русской. Получил американское гражданство. Сын его – от рождения американец – предпочел военную карьеру. Истинный патриот США, он не мыслил себя гражданином иной державы. Только отцовская боль и тоска не давали ему покоя, смущала душу отцовская память о далеком крае.

«Меня, – продолжил мой друг-военкор, – потряс рассказ старика-дагестанца. Не судить его мне хотелось, а помочь ему, дать успокоение его измученной душе, пойти наперекор неумолимому року – жестокой воле людей, распоряжавшихся чужими судьбами». С особым волнением вспоминал старик свой дом в горах, старый двор, маленькую сестренку. Как бы хотелось ему хоть что-то узнать о невесте, о братьях. Живы ли они? Какой стала Патимат? И, наконец, он обратился ко мне с удивившей меня поначалу, а потом обрадовавшей просьбой – привезти или переслать ему воды из колодца с родного двора. Дагестанской воды... В родной аул моего американского собеседника я подъехал на машине. Пожилая женщина открыла ворота: «Нечасто возле нашего ветхого двора останавливаются военные машины». – «Я к вам». – «Что ж, заходите, выпейте чаю». Гостеприимная хозяйка ни о чем не спрашивала. О семье рассказала только, что двое братьев погибли, а третий пропал без вести. Я сам боялся спросить о невесте, чтобы не выдать источник моего интереса. На просьбу набрать в металлическую канистру воды из колодца в ее дворе Патимат согласилась с готовностью, не любопытствуя. И только выйдя проводить меня за ворота, не выдержала, промолвила: «Ваш приезд – знак мне свыше. Знак о живом. Мое предчувствие меня не обманывает». Она поблагодарила меня за подарок – я привез ей из Америки коробку шоколадных конфет, без всякой весточки. И мы расстались. На прощанье Патимат сказала: «Я чувствую что-то близкое, родное, и оно уходит безвозвратно».

Вода в канистре кружным путем – самолетами рейсов Ростов-Москва-Нью-Йорк – была доставлена мной американской семье. Испить ее старик пригласил близких и друзей. Сам же он омыл ею руки и лицо – живой водой детства. При виде такого бесхитростного и такого щемящего счастья, которым светилось при этом лицо дагестанца, я не смог удержаться от восклицания: «Вы, избранный офицер-фронтовик, храбрец, ничем себя не запятнавший перед бывшей родиной, американский гражданин. Почему бы Вам самому не прилететь на родину, на землю своих предков? Не навестить родительский дом?». – «Как я могу ворошить прошлое, бередить раны свои и своих близких? Былое не вернуть. Лучше я навек останусь пропавшим без вести».

Судьба военнопленного. Часть II. «Миссия полковника»

Итак, бывший советский военнопленный, уроженец Дагестана, не захотел вернуться на Родину, в Дагестан. И не потому, что он боялся за свою жизнь, а всего лишь из желания уберечь своих ближайших родственников и сестренку Патимат от проверок органами безопасности вслед за его воскрешением из военного небытия, уберечь от пересудов за спиной и незаслуженного недоверия. Но незаметно пролетят годы. Наступит 1996-ой. К этому времени старший сын дагестанца-американца, полковник армии США, перейдет на дипломатическую службу. Став высокопоставленным чиновником ООН, он возглавит информационно-аналитический отдел по России.

В один из январских дней полковник позвонит отцу: «Отец, завтра я еду в Россию, на Кавказ, в составе Миссии ОБСЕ, с целью проверки соблюдения прав человека в лагерях беженцев Чечни и Ингушетии. Там у меня будет возможность ехать домой через то селение, где живет твоя «маленькая сестренка» Патимат. Если ты не возражаешь, я ее навещу...». «Сынок, я и не возражаю. Наверное, сверху нам предначертано, чтобы Патимат узнала, что я жив. И дай Бог увидеться. Подари от меня ей платок. Пусть он согревает ее всегда и везде. В этом платке тепло и память о ней ее младшего брата». Полковник-дипломат посмотрел на карту Кавказа, висевшую в его кабинете, отметил флажком селение отца в горах Дагестана, открыл блокнот и записал: «Патимат». Глядя на карту, он вспоминал, как отец тысячи раз произносил название своего родового селения, рассказывал о своем детстве, о том, как здесь, в США, он учил его родному языку. Уже, будучи полковником, специалистом по России, Кавказу, он будет изучать и закрепит родной язык отца наравне с русским, профессионально, в военной академии. Он вспоминал, как отец учил его, что Кавказ – это не только горы и красивая природа, но и рыцарство, благородство, гостеприимство, честь и свободолюбие, почтение к старшим и верность дружбе, жертвенность для общего дела, храбрость в бою и скромность в общежитии, и только однажды – жестокая мстительность, до бесчеловечности, если речь идет о вероломном враге.

Все это и другое будет вспоминать блестящий офицер, прекрасный дипломат, воспитанный отцом на кавказских традициях, в салоне самолета на пути в Россию. Уже здесь, в России, на Кавказе, в лагерях беженцев Чечни и Ингушетии он увидит десятки тысяч обездоленных, ни в чем неповинных людей, взаимную ненависть федералов и чеченцев, руины Грозного. На одной из улиц чеченской столицы к Миссии ОБСЕ подойдет русская пожилая женщина и обратится: «В военное время, в 1942 году немцы так не бомбили Сталинград, как в мирное время Грозный. Некогда красивый, зеленый город превратили в руины. Раньше мы жили в Советском Союзе. СССР – это была страна дружбы народов. Благодаря дружбе мы созидали, строили города, поднимали целину, науку, образование, выиграли войну. А сейчас от ненависти друг к другу мы рушим все, что было завоевано, построено многими поколениями советских людей». Полковник, слушая рассказ русской бабушки, думал о Патимат, о младшей сестренке своего отца. Селение в горах Дагестана, где она проживает, и Грозный разделяло всего лишь несколько сот километров.

В это время оператор одного из центральных телеканалов наводил объектив телекамеры на каждого члена Миссии ОБСЕ. Если бы знала бабушка Патимат, присаживаясь на диван посмотреть вечерние новости, что среди важных персон иностранной делегации находится ее родной племянник и что завтра утром два джипа с охраной и машиной ГАИ будут стоять возле ее ворот...

Так или иначе, но рано утром она разбудила своего младшего сына, сказала: «Сынок, я уже старая верить снам, только сердце мое подсказывает – сегодня у нас будут дорогие гости. Сынок, зарежь барана». Младший сын странно взглянул на мать, подумав, что, видно, у нее это старческое. С тех пор, как девять лет назад к ним заезжали военные, она уверовала: Аллах дал знать, что ее младший брат жив. Патимат, уловив укор во взгляде сына, добавила: «Сынок, зарежь барана, а там видно будет». К 10-ти часам утра постучались в ворота. Вошел глава администрации села Гаджи: «Бабушка Патимат! Здесь приехали американцы, просят показать Ваш дом. Говорят, что Вы хорошо готовите хинкал. А чай, приготовленный Вашими руками, на травах – он получается такой вкусный, ароматный». «Пусть пройдут в дом, будут дорогими гостями. Я всегда гостям рада», – пригласила гостей Патимат в дом. Полковник-дипломат вошел во двор, поздоровался с Патимат. Увидев полковника, стройного, подтянутого, красивого, Патимат почувствовала, как заволновалось, заныло сердце. Два образа – полковника-дипломата и ее младшего брата, без вести пропавшего на войне, портрет которого висел в доме, –слились воедино. «Отец и сын», – мелькнуло у Патимат.

Она вдруг почувствовала, что рядом что-то теплое и доброе, и, вытирая набежавшую слезу, подошла к полковнику-дипломату, обняла его: «Я знала, что он жив. Особенно, когда девять лет назад приезжали военные. Я всем сердцем и душою чувствовала тогда и понимала, что Аллах послал мне знак о близком и дорогом мне человеке. И на их просьбу набрать дагестанской горной воды, я наливала им воды, не проливая ни капли. И думала, что эта вода нужна кому-то залечить душевные раны… или с глотком воды вспомнить детство, юность, свой аул, свои горы...». Полковник кивнул ей головой, давая понять Патимат, что чувства ее не обманули и ее младший брат жив. Стоявший рядом глава администрации Гаджи не мог понять, почему бабушка Патимат, впервые увидевшая иностранцев, обнимает одного из них и плачет...

Патимат пригласила гостей за накрытый стол с национальными блюдами из свежей баранины. Полковник с гостями, сытно пообедав и выразив признательность хозяйке за угощение, встал из-за стола и открыл кейс, из которого он достал платок. С этим платком в руках он подошел к Патимат и, набросив платок ей на плечи, произнес: «Этот платок – подарок из-за океана. В нем тепло и любовь Вашего младшего брата». Счастьем и благодарностью засветились глаза старой женщины за этот дорогой сердцу гостинец. Патимат подошла к старому комоду, открыла его и вынула четки, одела их на правую руку полковника: «Это четки моего младшего брата. Когда он уходил на фронт, он снял их, попросил сохранить и одеть их ему, когда он вернется с войны. Сынок, пусть эти четки принесут тебе и твоей семье только удачу во всех начинаниях и добрых делах. Люби Дагестан, дагестанцев за их доброту, простоту, гостеприимство и благородство...».

Прощаясь с Патимат, полковник достал из джипа американские виски и подарил их стоявшему рядом главе администрации Гаджи: «Гаджи, мы уезжаем. У меня к тебе будет одна просьба: помоги, чем сможешь, бабушке Патимат. Впрочем, я не прощаюсь. Надеюсь, мы скоро встретимся и поднимем тост за встречу. А вот за какую встречу – это впереди».

Эскорт с гостями тронулся в направлении Махачкалы, чтобы рейсом Махачкала-Москва-Нью-Йорк улететь домой в США, где сын поведает отцу о встрече с Патимат. Уже дома, в семейном кругу, полковник, рассказывая о своей поездке в Россию, на Кавказ, обратился к отцу: «Отец, я был там, на Кавказе, я видел ее. Ты должен поехать в Россию, в Дагестан. Ты должен с ней встретиться». Дагестанец-американец, бывший советский военнопленный, офицер Красной Армии, воспитавший здесь, в США, двух сыновей – старшего, ныне полковника-дипломата, второго, ставшего вице-президентом банка и дочь-врача, всегда прислушивался к советам старшего сына. И ответил: «Сынок, собирай в дорогу. Мы едем домой, в Дагестан, на мою Родину, к моей «маленькой сестренке» Патимат. А ты, – обращаясь ко второму сыну, – купи гостинцы». Обнял дочь и, вытирая слезу, добавил: «Для моей Патимат ты самый лучший и дорогой подарок».

«Сынок, – обратился он к старшему сыну-дипломату, – у меня к тебе будет просьба. Передай через нашего калмыцкого друга: пусть Патимат встречает меня не в аэропорту, а на том мостике за селением, где в 1941 году она, пятилетней девочкой, провожала меня с братьями на войну».

Часть III. «Встреча»

В один из майских вечеров самолет рейса Нью-Йорк-Москва-Махачкала приземлился в столице Дагестана. Дорогих гостей встречал старший сын Патимат с многочисленной родней. После теплой встречи мы вместе с американцами выехали в горы, в родовое селение моего героя, в котором он отсутствовал шестьдесят с лишним лет. Дорогой он прильнул к боковому стеклу и, любуясь красотой гор, вспоминал свое детство и юность. И нити родства, так и не разорванные ни войной, ни временем, задрожали на горном ветру, запели... Когда-то с ровесниками носились они по горным склонам, купались в стремительных, холодных речках, помогали взрослым пасти скот и росли, мечтая о будущем, пока на родину не пришла беда.

Вдруг у самого въезда в селение, где он отсутствовал и куда стремился шестьдесят лет своей жизни, по старому горскому обычаю две женщины горянки остановили машину, протянув через дорогу две белые веревки. Дагестанец-американец вышел из машины. К нему подошел глава администрации села Гаджи. «Отец, – обратился он к гостю, – когда Ваш сын, полковник, недавно приезжал к Патимат, я не знал, почему он плачет. Теперь знаю. Я бы хотел, чтобы знали и Вы: уважение к старшим, гостям, традициям и обычаям сохранилось, осталось таким же незыблемым правилом, что и в Ваши годы. Еще я бы хотел, чтобы Вы подняли бокал и сказали тост во славу этих гор, которые окружают нас, наше селение, нашу память».

Сказав это, он протянул старику бокал красного вина. «Спасибо тебе, Гаджи. Я пью за эти горы, за горцев, за уважение к старшим и вашу память о нас». Выпив вино, мой герой направился к тому мосту, на котором его ждала младшая сестренка Патимат. И они встретились: брат и сестра. Еле сдерживая слезы, обнимая Патимат, дагестанец-американец представил ей двух старших своих сыновей, а представляя свою старшую дочь, он произнес: «Ее зовут Патимат. Я в Америке назвал девочку твоим именем. И когда я ее пеленал, когда она делала первые шаги, когда пошла в школу, университет, выходила замуж, – я всегда знал, что далеко за океаном в России, на Северном Кавказе, в горах Дагестана, живет и подрастает моя маленькая сестренка Патимат. Каждую пятницу в США мы идем в мечеть, молиться и просить Аллаха, чтобы он оберегал тебя. Извини, что так долго не давал о себе знать. Время было такое. Всевышний услышал мои молитвы. И мы встретились».

Вечером, после торжества, Патимат постелила ему постель, и мой герой в первый раз уснул крепким и спокойным сном. А утром, рано встав, умывшись, посмотрел на окружающие селенье горы, протянул руки к небу, полной грудью глотнул горный воздух и радостно воскликнул: «Вот теперь я дома, в своих горах, в своем ауле, на своей земле, в своем Дагестане».

На следующий день утром я стал собираться домой, в Элисту. Провожая в дорогу, дагестанец-американец обнял меня: «Сынок, прими от нас подарок – автомобиль, – и протянул мне лист бумаги, – здесь адрес автосалона в Москве, выбери любую машину. Наши друзья в Москве тебе ее оформят. Тебя там ждут». «Спасибо Вам, отец. Я понимаю, что по горским обычаям не принять подарок, значит оскорбить человека. Но однажды судьба подарила мне встречу с Вами. А Вы подарили мне непростую историю своей памяти, любви, ностальгии. Я написал и подарил ее всему Дагестану, Калмыкии, Северному Кавказу, России. Для меня Ваша судьба, Ваша история – самый неоценимый подарок. И я его принял. А машина, думаю, Вам она будет нужнее. У старика повлажнели глаза, он кивнул несколько раз и обнял меня: «Еще раз спасибо, сынок. Звони, приезжай к нам в гости с семьей. В нашей семье ты самый желанный гость».

Попрощавшись со всеми, я выехал домой. На душе было тепло и уютно. В дороге, размышляя обо всем, я подумал: несмотря на миллионы мусульман на Северном Кавказе, написать эту историю Бог почему-то назначил буддиста.

P.S. Я вполне ожидаю ваш вопрос. Кто он? Откуда? Я здесь специально не указываю ни аул, ни селение, ни район, ни национальность. Он уроженец Дагестана. Тем самым я хотел показать, что для меня, калмыка, нет приоритета какой-либо нации в Дагестане. Я хочу, чтобы у каждого в сердце оставалась надежда, что еще кто-то может вернуться с той далекой войны.